Источник:
Сегодня в медиапространстве появилось две новости, которые на первый взгляд не связаны друг с другом, однако в действительности один сюжет проливает свет на другой. Первая новость о том, что число сожалеющих о распаде СССР достигло максимума за десятилетие, а вторая — о том, что четверть работодателей начнет 2019 год с сокращений сотрудников.
Вспоминаются 90-е годы, особенно их начало. Тогдашние реформаторы уверяли нас, что сменится поколение, сожаление о распаде страны уйдет в прошлое, люди поймут, что развал СССР был «запрограммирован» и неизбежен, а высокий жизненный уровень в результате болезненных, но необходимых реформ сделает неактуальной какую-либо рефлексию по этому поводу. Сегодня можно либо улыбаться по поводу этих розовых мечтаний, либо сдержанно хмуриться, понимая весь продуманный цинизм подобных заявлений. Однако ностальгия по советскому времени — объективная реальность, с которой имеют дело и политики, и чиновники, и журналисты, и бизнесмены, которые должны учитывать эти чувства в своей работе.
«Ценность» советского опыта заключается в общей предсказуемости существования. Когда четверть работодателей планирует уволить своих сотрудников, то уже не для четверти, а, скорее, для трех четвертей настает время нервничать и дергаться в тревожном ожидании. И ведь речь идет не просто о смене работы, а о ее поиске с неизвестным результатом. Причем, даже если она будет найдена, и условия, и уровень оплаты, и многое другое может оказаться хуже, чем на прежнем месте. А ведь практически на каждом еще и висят «обстоятельства», которым невозможно ничего объяснить, — ипотека, банковские кредиты, которые надо регулярно выплачивать, семьи и дети, которых надо кормить. Все это усиливает стресс, порождает комплекс неуверенности.
Стабильность существования в СССР и перевешивает в глазах простого человека возможность «свободного выбора», который, как правило, является вынужденным, и вовсе не выбором, и не свободным, — чего никак не могут понять «реформаторы».
Почти уже тридцать лет рыночных реформ так и не принесли населению главного — уверенности в своем существовании, бесстрашного взгляда в будущее. Нынешняя российская социально-экономическая модель не обеспечивает базовых потребностей человека в безопасности существования, если понимать под последним не физиологическое выживание или защиту от криминала, а более широкое значение — возможность осуществлять долгосрочное планирование собственной жизни и жизней близких людей.
Пенсионная реформа — яркое тому подтверждение, и речь даже не о повышении пенсионного возраста, произошедшим внезапно, без объявления о нем в избирательной программе президента, а о замораживании накопительных пенсионных накоплений.
В России не создано мощных компенсаторных и защитных механизмов как на Западе или как в Восточной Европе с ее относительно успешными реформами. Человек чувствует себя один на один с враждебными ему рыночными силами. Социальная поддержка со стороны государства слишком мала, чтобы придавать уверенности в борьбе. Олигархическо-бюрократическая структура экономики не позволяет раскрывать свой потенциал многим людям и оказывать содействие нуждающимся. Имущественное неравенство оказалось в постсоветской России куда более шокирующим, чем неравный доступ к «дефициту» в СССР. В процессе перехода от социализма к капитализму многие семьи (и индивиды в отдельности) потеряли свой социальный статус, не смогли передать его своим детям, что также повлияло на переоценку советского прошлого. Налицо отказ государства от своих обязательств в таких сферах как высшее образование или жилищная политика.
Социально-экономическая неуверенность и является «триггером» ностальгии по СССР, что и показывает опрос «Левада-Центра» — 52% респондентов поставили именно экономику как основной фактор сожаления о распаде Советского Союза. С этим же перекликается и занявшее третье место (31%) «чувство взаимного недоверия, ожесточенности». Ожесточенности, на самом деле, куда меньше — достаточно сравнить поведение людей в метро, вообще в общественном транспорте, в любой очереди, сейчас и тогда. Стало больше взаимной доброжелательности, меньше непосредственной агрессии, но вот недоверие к окружающим как претендентам на твое пищевое пространство — оно усилилось. Например, в тех компаниях, где после Нового года пойдут объявленные сокращения, вряд ли сохранится положительная обстановка. Исподволь затаенные страхи, фрустрации начнут прорываться, любой коллега будет рассматриваться в первую очередь как конкурент.
Что касается «чувства принадлежности к великой державе» (36%), то оно скорее является следствием первого и третьего. Насильственный разрыв связей между людьми в результате возведения границ на пустом месте, вынужденная миграция десятков миллионов с привычных мест обитания, не говоря уж про межнациональные конфликты, равно как и про распад устойчивых экономических отношений в рамках единого государства, также играли на просоветскую ностальгию.
В итоге можно сказать, что реклама наподобие «тушенка по советским стандартам» будет еще долго востребована. Маркетологи не могут не учитывать ожиданий и представлений потребителей. Хуже другое: власть, с одной стороны, эксплуатируя просоветские настроения в тех областях, где ей это выгодно, может, с другой, оттягивать переход к социально-ориентированной политике, не демонтировать олигархические структуры. «Крым» позволил ей не предпринимать практически никаких действий по части сбережения граждан во время экономического кризиса 2013-2017 годах, не менять структуру экономики и распределения национальных богатств.
Точка зрения автора статьи может не совпадать с позицией редакции
